Святой Леопольд Мандич
Святые — это живое толкование Евангелия, и зачастую, чтобы понять их, следует обратиться к той «священной странице», которую» они истолковали своим существованием: каждый свою страницу по велению Божьему.
Святой Леопольд Мандич, монах-капуцин, был призван воплотить в первой половине нашего века притчу о милосердном отце, ожидавшем «блудного сына».
С годами отцовство все яснее выражалось во всем его облике — в почтенных чертах лица, в окладистой бороде и в беспредельном радушии. В тайнике своей маленькой кельи-исповедальни он в течение почти тридцати лет по десять-пятнадцать часов в день выслушивал и прощал грешников именем Божьим.
Однако от облика отца ему были даны лишь лицо и сердце. В остальном он был человеком неприметным: низким (рост — метр тридцать пять сантиметров), прихрамывающим из-за артрита, деформировавшего его ноги, болезненным, имел тяжкий дефект речи, мешающий ему читать проповеди и зачастую ставящий его в затруднительное положение.
Он сам покорно признавался: «Я и вправду человек ничтожный, даже смешной».
Кто-то из его собратьев, любивший умные шутки, но способный лишь на жестокие, называл его «ущербным человеком». Отец Леопольд благодушно улыбался, хотя по натуре был гордым и импульсивным, что свойственно хорватам (он был выходцем из благородной, хотя и разорившейся хорватской семьи). Прося у Бога прощения за свои редкие вспышки, он повторял слова святого Иеронима: «Прости меня, Господи, ведь я — далмат!» Но, будучи таким маленьким, он казался смешным даже в этом случае.
Когда город Подул еще не научился почитать его как священника, случалось, что университетские студенты, бездельничающие в кафе Педрокки, глумились над ним и дурно с ним обращались. Иногда даже дети смеялись над ним на улице. Но потом весь город буквально «преобразился» и «повернулся» к нему, к той келье, где ежедневно совершалось чудо Божественного милосердия.
За несколько лет до смерти, наступившей в 1942 году, отец Леопольд предсказал, что Италия искупается в крови и что Падуя будет разрушена бомбардировками: «городу будет нанесено много ударов», говорил он, «монастырь тоже сильно пострадает… но эта келья — нет. Здесь Господь Бог проявит много милосердия к человеческим душам, и это должно стать памятником его доброты».
Когда в мае 1944 года Падуя была истерзана бомбардировками, на Церковь и на монастырь капуцинов упало пять мощнейших бомб, разрушивших все до основания, но маленькая келья выстояла, уцелела. В наши дни рядом с ней была выстроена часовня, и нетленное тело святого Леопольда, похороненное там, превратило ее в место паломничества. Люди приходят туда и в келье в книге записей оставляют свои отзывы и молитвы. Десять лет тому назад, когда исполнилось сорок лет со дня смерти святого Леопольда, было собрано уже двести сорок томов, по тысяче страниц каждый.
Отец Леопольд был в глазах многих людей всего лишь маленьким монахом, так что некоторые его собратья так и не научились по-настоящему уважать его. Они говорили, что «он был духовником невежественным и слишком снисходительным: отпускал грехи всем без различия». А некоторые презрительно называли его «всеотпускающий брат». Но христиане искали его с твердой надеждой найти бесконечную доброту Отца Небесного.
Отец Леопольд — Богдан (Адеодато) Мандич родился в 1866 году в Кастельнуово, в Далмации, в устье Каттаро. Он был последним из двенадцати детей в хорватской семье. Семья ежегодно отмечала «начало своей веры» — с тех самых пор, как их дальний предок принял католицизм.
Как это часто случается, путь, к которому Бог предопределил его, обозначился еще в детстве. Вот как он сам рассказывал об этом:
«Будучи восьмилетним ребенком, я допустил погрешность, которая тогда не казалась мне серьезной, да и сегодня я ее таковой не считаю. Моя сестра отругала меня и повела к священнику, чтобы он наставил и наказал меня. Я признал перед священником свою вину, и он сурово отругал меня, поставив на колени посреди Церкви. Я был ужасно расстроен и шептал про себя: «Зачем же так строго наказывать ребенка за маленький проступок? Когда я вырасту, стану монахом, духовником и буду добрым и милосердным к грешникам!»»
Подобные эпизоды, превратно воспринятые, могут навсегда отдалить человека от святых таинств, но могут и заложить основы призвания, если побуждают к добру. Это зависит от души человека и от воспитания, полученного им в семье.
Он выбрал орден Капуцинов — в то время в Далмации жили монахи из области Венето,- потому что они казались ему кроткими, исполненными покаяния, любимыми народом и уважаемыми даже православными. Этот последний аспект особенно привлекал его с тех пор, как он заметил, что «его народ» (а таковым он считал всех славян) был раздираем национализмом и вековыми раздорами. Известно, что прежде чем стать священником двадцатидвухлетний юноша услышал необыкновенный зов Божий: трудиться «над возвращением отколовшихся христиан Востока в католическое единство».
Это был не минутный порыв, но убежденность, которая сохранилась в нем на всю жизнь и с годами лишь крепла. На десятках карточек и записок, год за годом, прибегая к многообразным формулировкам, он торжественно писал по-латыни об этой своей миссии, давая клятвенный обет. Убежденность в божественном происхождении такого призвания становилась все более явственной, находя выражение в следующих формулировках: «Я знаю перед Богом…»; «Я знаю, что по милости Божьей избран для спасения моего народа»; «Добровольно исполняю вечный указ».
Вот формула 1912 года: «Во время Святого Причастия я ясно понял, и по многочисленным доказательствам, и при очевидности истины, что я призван к делу Спасения моего народа».
И эта убежденность не оставляла его никогда.
В 1937 году он писал: «Prosolemni memoria» (лат.). В этом году исполняется пятьдесят лет, как я впервые услышал глас Божий, зовущий меня молиться и размышлять о возвращении отпавших христиан Востока в католическое единство».
Еще более впечатляюще звучат формулировки клятвы: «Я вновь даю обет, связующий меня клятвой», «Я вновь поклялся разумом и душой…», «Мобилизую всю свою жизненную энергию…», «Я хотел бы написать свою клятву кровью…»
Он писал с решимостью: «Концом моей жизни должно стать возвращение отпавших христиан Востока в Католическое Единство». Однако его начальники, казалось, не обращали на это внимания. Они видели, что здоровье его слабо, что он плохо говорит (хотя он упорно изучал славянские языки) и что он годен только для исповеди.
Пару раз его ставили во главе небольших монастырей. Потом его назначили Директором студентов-капуцинов Падуи, это было достаточно почетной воспитательной должностью, однако через несколько лет его сняли, сочтя слишком уступчивым.
Конечно, к самому себе он был необычайно суров, а кроме того, был на редкость исполнителен, но со студентами не умел быть строгим. Он часто давал им освобождение от занятий, говоря при этом: «Я буду каяться за вас, я буду молиться за вас». Начальники доходили до того, что отговаривали студентов исповедываться у него: он был недостаточно строг, и они могли воспользоваться его добротой. Так жизнь нашего отца Леопольда текла в непримиримых противоречиях.
С одной стороны, он был уверен, что Бог призывал его к проповедничеству среди отделившихся восточных христиан («мой народ», «мои люди», «мои братья»); с другой стороны, он не мог поехать на Восток, поскольку вышестоящее начальство не давало ему разрешения.
В 1923 году (ему было уже пятьдесят семь лет!) после аннексии Фиюме к Италии его, наконец, определили в монастырь этого города, находящегося в двух шагах от его родины. Он пошел читать «Te Deum» к алтарю Мадонны.
Однако пришло письмо от Епископа: «Назначение во Фиюме превосходного отца Леопольда вызвало во всей Падуе чувство глубокой горечи и большого недовольства. Я понимаю требования святого францисканского правила, но мне кажется, что для блага этого многолюдного и замечательного города и епархии можно допустить исключение…»
И провинциальный священник, отменив приказ об отъезде, написал ему: «Ваша миссия в Падуе еще не завершена».
Все знали о его тяге к Востоку — так часто он об этом говорил.
Кое-кто из братьев говорил, что это были его «святое безумие», а кое-кто делал еще более поспешный вывод, что отец Леопольд «был сумасшедшим».
С тех пор никто уже не слышал, чтобы он говорил об этом, разве что духовник, которому он продолжал поверять свои обеты и клятвы.
Много лет спустя, когда один из его собратьев с удивлением спросил его о причине его странного молчания, он объяснил так: «Я как-то встретил одного святого человека и причастил его; после причастия он сказал мне: «Отец, Иисус приказал передать вам, что каждая душа, которой вы помогаете здесь на исповеди, и есть ваш Восток»».
Это могло стать лишь формой утешения, но для отца Леопольда это выражение стало частью клятвы: «Всякая душа, которая попросит моего содействия, будет моим Востоком». Мы должны остановиться на этом несколько подробнее, чтобы лучше понять таинство и богатство свидетельства отца Леопольда.
Всем известно, что дать Богу обет и связать с ним себя клятвой — это значит принять на себя обязательства, которые длятся всю жизнь. Когда речь идет о душе чувствительной (а отец Леопольд был и впрямь человеком совестливым), то обет может превратиться в источник беспокойства и тревог, тем более, если его дают в жестких формулировках.
А отец Леопольд употреблял формулировки, впечатляющие по своей категоричности.
Процитируем одну из них: «1928 год: (Pro memoria*»Здесь и далее в скобках — лат.»). Я обязуюсь данным мною обетом мобилизовать всю мою жизненную энергию (omnes rationes vitae meae) теми средствами, которые мне доступны, в течение всей моей жизни, ежеминутно (actualiter) и с большим усердием трудиться для возвращения отпавших христиан Востока в католическое единство».
«Средствами, которые ему доступны» (как это явствует из многих формулировок), была обязанность священника причащать и исповедовать наиболее совершенным способом — «со всем усердием, ежеминутно».
Во время обедни он с неописуемой страстью ощущал чувство единства, отождествляя себя с Христом, иногда рыдая навзрыд так, что покровы алтаря становились мокрыми от слез.
«Знаешь,- сказал он как-то одному кающемуся,- сегодня утром я служил обедню для моего народа и потом, думая о величии Божественной жертвы, принесенной Господу Богу, я произнес: «А теперь не слушайте меня, если можете»,- и заплакал от волнения».
Во время обедни он вел себя с каждым кающимся так, как будто обращение всех людей зависело от обращения того грешника, который стоял перед ним.
Более того, не «как будто», а с верой в то, что милость Божья, излитая на одного грешника, распространялась также на весь народ в силу таинства Святого Причастия.
Он был убежден, что единство осуществится: «Неизбежно,- писал он,- произойдет великое событие Единения!»
Остановимся на минуту на этом его вселенском призвании, которое жгло его сердце в эпоху, когда об этом почти не вспоминали.
А теперь задумаемся над тем, что после падения тоталитарных идеологий именно на этой земле — его родине — вновь разгораются самые ожесточенные националистические и религиозные конфликты.
Сербы и хорваты обвиняют друг друга в геноциде: первые — православные — хотят отомстить за события 1941 года; вторые — католики -большей частью уничтожены теперь, в наши дни, и различия в вероисповедании резонансом отражаются в национальной ненависти.
Отец Леопольд был хорватским католиком, но в его устах выражение «мой народ» всегда означало все без различия славянские народы, и его мысли были, главным образом, с некатоликами. Думая о них, он говорил: «Я приношу себя в жертву ради моих братьев», столь желанный для него союз он уже построил в своем сердце.
Обращаясь с каждым грешником как «со своим Востоком», он стал необыкновенным духовником.
Его миссия начиналась, как только кающийся входил в его простую маленькую келью.
Если он замечал, что вошедший проявлял нерешительность, ощущал какое-то неудобство или затруднение, он быстро вставал и шел к нему навстречу с распростертыми объятиями: «Проходите, господин мой, проходите… Не бойтесь, ничего не бойтесь. Знаете, я хоть монах и священник, тоже человек ничтожный. Если бы Господь Бог не держал меня в узде, я мог бы натворить дел не меньше других…»
А потом происходила встреча с милосердием Божьим, мягким, требовательным, пронизывающим, словно шпага с обоюдоострым лезвием.
Послушаем рассказ об одном из эпизодов, происходивших тогда на глазах многочисленных свидетелей:
«Однажды я со множеством других людей ждал очереди к отцу Леопольду в маленьком коридоре перед исповедальней. Вдруг нагловатой походкой вошел крестьянин атлетического телосложения. «Вот уже сорок лет, как я не исповедуюсь,- громко сказал он,- а сейчас я должен исповедаться, иначе хозяйка откажет мне в аренде земли. Пожалуйста, разрешите мне войти сразу же, потому что я не могу терять времени на эти дела!» Мы пропустили его первым. Примерно через полчаса он вышел совершенно преображенным и удалился, плача, как ребенок».
В этой маленькой келье на тысячи ладов повторялась история блудного сына. Однажды муж, который издевался над своей женой, услышал: «Вы преступник!» Это было сказано так, что буйный муж был потрясен и осознал свою вину.
Отец Леопольд не был таким уж мягким, как мы его представляем.
Во время его похорон один мужчина громогласно поведал историю своего обращения.
Войдя в келью без истинного стремления к обращению, он упорно и изощренно оправдывал свои многочисленные грехи. Отец Леопольд опроверг все его доводы, а потом, в ответ на насмешки этого человека, вскочил на ноги, маленький, но грозный, и воскликнул: «Убирайтесь прочь! Вы лжете от имени проклятых Богом!» Бедняга чуть не лишился чувств от страха и, рыдая, распростерся на полу. Тогда отец Леопольд поднял и обнял его: «Вот видишь,- сказал он,- теперь ты снова мой брат!»
Неудача, при воспоминании о которой отец Леопольд плакал, постигла его с одним знатным тревизанцем. Родственники послали за ним машину, а потом, когда отец приехал в дом, они пожелали, чтобы Леопольд благословил умирающего, стоя за дверью, тайно. «Не надо устраивать комедию,- сказал он,- с Богом не шутят. Вы несете ответственность за эту бедную душу».
Не был он мягким и тогда, когда кто-либо хотел оправдать или сгладить зло, но становился бесконечно снисходительным, когда это зло смиренно признавали.
«Милосердие Божье,- говаривал он,- превыше всякого ожидания. Если я о чем-то сожалею, так это (что бывает со мной крайне редко) об отказе в отпущении грехов».
Так случилось лишь два-три раза в первые годы его служения, но впоследствии он говорил, что это было из-за его неопытности.
Ректор Католического университета Е. Франческини свидетельствовал на процессе причисления отца Леопольда к лику святых: «Однажды я пришел на исповедь и заметил, что отец Леопольд был чем-то взволнован. Я не спросил его о причине, но он сам сказал: «Говорят, что я слишком добр, но если кто-либо становится передо мной на колени, разве это не достаточное доказательство того, что человек хочет получить прощение от Бога?»
«Видишь,- говаривал он также,- это Он подал нам пример! Не мы умирали за спасение душ, а Он пролил Свою Божественную кровь. Поэтому мы должны обращаться с душами людей так, как преподал нам Он Своим примером!»
Как-то в другой раз он объяснил: «Если бы Распятый упрекнул меня в излишней снисходительности, я бы ответил так: этот плохой пример подал мне Ты! Однако я еще не дошел до такого безумия, чтобы умереть за чужие души!»
В своей исповедальне он оставался долгие часы, прилипнув к ней, словно устрица к скале.
«Отец,- спрашивал его кто-нибудь из кающихся,- как вы можете исповедовать так долго?»-«Видите ли,- отвечал он,- это моя жизнь».
Никто не знал о его клятве, но все замечали то «совершенное, ежеминутное усердие», которое он обещал Богу в данной им клятве. Если его кто-то звал через минуту после того, как он отлучался, он немедленно возвращался: «Я здесь, Господин мой, я здесь!», как бы извиняясь, говорил он, и никто никогда не замечал ни малейшего признака досады.
Так в одной единственной фразе он соединял вместе неразрывно милосердие к пришедшему кающемуся и ответ Бога, призывавшего его из вечности.
В последнюю ночь его жизни некий верующий постучал в дверь его кельи очень поздно, желая исповедаться, а он, изнуренный болезнью (опухоль в пищеводе), пригласил его войти обычной фразой-молитвой: «Я здесь, я здесь!» Он говорил, что охотно исповедовал бы «до конца света», если бы Богу было угодно.
Порою его звали слишком настойчиво, даже в обеденный час, на что он сочувственно отвечал: «Как можно оставить бедных кающихся ради пищи?»
Некоторые его начальники относились к этому с пониманием; других же, казалось, сердило его излишнее рвение. Однажды он сказал своему другу: «Молись за меня перед Господом, чтобы Он просветил моих начальников, и те позволили бы мне больше времени и сил посвящать своим обязанностям, они слишком добры ко мне и слишком пекутся о моем здоровье». Он спускался в исповедальню даже больным и с высокой температурой. «Чего Вы хотите,- пояснял он,- мы рождены, чтобы трудиться. Отдохнем на небе. Господа, простудившись, лежат в постели, а мы, бедняки, должны работать даже в лихорадке. Да и как я могу лечь в постель, если меня ждет столько душ, нуждающихся в моей помощи?»
Мало того, после долгих исповедей по ночам он часами молился, чтобы помочь кающимся в их усилиях обращения и искупления. «Для человеческих душ я должен сделать все, все, все! Молитесь за меня, чтобы Бог послал мне милость умереть при исполнении своего долга. Я должен умереть стоя».
А сколько раз видели его, старого и больного, волочащего ноги вниз по лестнице к своей исповедальне, около которой всегда толпились люди!
Нет ничего удивительного в том, что именно в этой келье творились чудеса. Убитые горем отцы просили о выздоровлении тяжело больных детей и слышали в ответ, что, вернувшись домой, они найдут их в добром здравии. Нередко предсказания отца Леопольда сбывались.
Одному ребенку, который уже двенадцать лет был совершенно немым, он сказал: «Иди с миром, сын мой, через два дня ты заговоришь». Так и случилось.
Отчаявшемуся человеку, решившему покончить с собой из-за длительной безработицы, он сказал: «Верьте, обещаю Вам именем Бога, что Вы найдете работу. Более того, Вы найдете ее раньше, чем вернетесь домой». И чудо свершилось.
А однажды пришел старик и со слезами на глазах рассказал ему о семейной драме: дочь должна была родить и предстояли тяжелые роды. Профессор родильного дома Падуи сказал, что хирургическое вмешательство, возможно, станет фатальным для ребенка. «Все будет хорошо,- уверял отец Леопольд,- я говорю это Вам официально от имени Бога. А Вы знаете, что значит «официально». Веруйте!»
Он утверждал, однако, что чудеса совершает вовсе не он: «Причем тут я,- говорил он,- если они приходят ко мне с огромной верой, и благодаря этой вере Господь Бог исполняет их просьбы!»
Бывали кающиеся, которые чувствовали потребность открыть свои грехи еще до исповеди, а бывали и такие, которых приходилось догонять, чтобы они не сбежали.
Одного господина, много лет не ходившего к исповеди, привели туда друзья. Он рассуждал так: «Я встану в очередь, а потом, когда все уйдут, я тоже уйду прежде, чем мне придется войти в эту комнатку».
Но вдруг дверь кельи распахнулась, и отец Леопольд пошел прямо к нему навстречу, говоря: «Проходите сначала Вы, господин… я ждал Вас, знаете, ждал…» А после, уже в келье: «Вы не хотели приходить.., но не беспокойтесь.., я сам Вам скажу, что Вы сделали… Это то-то и то-то, правда? А теперь Вы раскаялись, правда? Тогда Бог прощает Вам все. Спасибо, что пришли и доставили мне такую радость, но я Вас жду еще… Приходите, и мы будем добрыми друзьями».
Так возникла еще одна духовная связь, не обрывавшаяся больше никогда.
Что касается чудес, то однажды удалось вызвать его на теологический спор, поставив вопрос в общих чертах.
Его спросили: «Каким образом святые умудряются утверждать с такой уверенностью: «Ты поправишься!» «На чем они основывают эти слова?» Он ответил цитатой из св. Иоанна Боско, который на подобный вопрос ответил так: «Сын мой, если бы ты знал всю цену чудес, ты молил бы Господа никогда не даровать тебе их». И объяснил, что когда святые предстают перед каким-либо несчастным, они обращаются к Богу с молитвой: «Господи, переложи страдания этой души на меня, я готов принять их на себя». И так святые связаны с Богом, что могут знать наверняка, когда такая замена будет принята».
Это было в буквальном смысле то, что делал отец Леопольд. Часто слышали, как он говорил какому-нибудь несчастному: «Переложи все на мои плечи и успокойся…»
Все это позволяет нам понять один из самых главных аспектов его жизни, тем более, что он вызывал серьезные возражения на процессах канонизации, когда речь шла о его святости.
Этот отец Леопольд, который принимал и утешал всех и во всех вселял уверенность в безграничном милосердии Божьем, при этом скромно признавая, что он никогда не совершал большого греха («В душе я чувствую себя ребенком!»), тем не менее, в отношении самого себя испытывал постоянный, потрясающий страх перед Божьим Судом. Он дрожал как осиновый лист при одной только мысли об этом, почти ежедневно исповедовался, мысль о смерти ужасала его до такой степени, что у него не хватало храбрости даже отпевать умерших.
«Отец,- с удивлением спросил его молодой монах, который ухаживал за ним вечером перед его смертью,- почему Вы так сильно боитесь смерти?»
И он кротко ответил: «Потому что потом есть Божий Суд». И все повторял: «О, Божий Суд! Как я смогу оправдаться?»
Его обуревали сомнения в существовании ада: «Как может Бог за минутный грех наказать навечно? Это справедливо? Это милосердно? Тогда как же?!» А потом: «Оставим это, оставим, я не буду об этом думать, потому что у меня голова идет кругом. Бог — это Отец, и довольно! Он один вершит то, что хорошо».
Он был подобен Иисусу на Кресте, когда над ним нависли все грехи мира и он чувствовал себя покинутым Отцом Небесным.
Так и над отцом Леопольдом висели грехи и тревоги всех тех, кого он утешал, говоря: «Раскаиваться буду я!»
Бог даровал ему страшную и славную милость познать все таинство исповеди, которой мы с такой легкостью пренебрегаем — по одну и по другую стороны решетки.
Священники иногда исповедуют с некоторой долей снисходительности, выслушивая одни и те же грехи, которые люди бормочут без особого раскаяния. Верующие же думают о своих малых или больших провинностях больше, чем о том, что присутствуют при изумительном чуде милосердия.
А еще чаще священникам даже некого исповедывать, поскольку верующие не чувствуют в этом потребности.
И забывается, что именно это таинство является самой сутью христианства: именно в исповеди все таинство Искупления касается лично тебя, твоих нужд, твоей судьбы. Кровь, пролитая на Кресте, пролита именно за твой грех и касается именно твоей души. И ты лично участвуешь в истории страстей Христовых, сначала в качестве того, кто распял Господа жизни (перечень грехов), а потом — в качестве того, кто Его признает, благодарит и обожает (прощение).
Отец Леопольд не только целый день исповедовал, но и переживал вместе с кающимися всю драму их жизни.
Тот, кто слишком легко говорит о прощении, рискует забыть о тяжести греха и о цене искупления: поэтому маленький святой капуцин готов был пережить всю драматическую и горестную прелесть этого таинства.
Порою он был так взволнован, что всю ночь проводил в слезах, его охватывал непонятный ужас, и он хотел, как Иисус в Гефсиманском саду, чтобы кто-нибудь был рядом с ним. Только слово его духовника совершенно успокаивало его, и на него нисходила та самая благодать прощения.
И так до самого конца. А конец был спокойным, хотя уже много лет его мучила ужасная болезнь — опухоль пищевода.
В то утро 20 июля 1942 года, когда он готовился служить святую мессу, он потерял сознание. Очнувшись на своей кровати, он со смирением принял последнее причастие. Потом, когда вместе со своими собратьями читал Salve Regina, со словами «о милосердная, о благочестивая, о кроткая Дева Мария», он заснул, словно старый ребенок, на руках той, которую всегда называл с нежностью, на манер древних венецианцев: «La Parona Benedeta» «Благословенная Владычица».
В те времена, когда он был воспитателем молодых студентов, он учил: «Священник должен умереть от тяжести апостольского труда: не может быть другой смерти, более достойной для священника». А в день празднования пятидесятилетия своего священства он обратился к присутствующим собратьям:
«Разрешите вашему старому собрату сказать вам несколько слов. Мы рождены для тяжкого труда. Высшая радость для нас — быть занятыми. Просите у Господа Бога милости умереть от апостольского труда».
«Вы устали?» — спросили его как-то, видя его более утомленным, чем обычно. Он ответил: «Возблагодарим Господа и попросим у него прощения за то, что Он соблаговолил соединить нашу нищету с сокровищами Его благодати!»
Антонио Сикари
«Портреты Святых»
День литургической памяти святого Леопольда Мандича — 12 мая
